Вот у нас в России с уважением относятся ко всему западному. В мире доминируют английский язык и американский доллар, а, значит, по-прежнему правят бал англо-американские ценности.

Поразмышляв, чтобы мне тоже тамошнего зауважать, я выбрал политический активизм, и поехал в Нью-Йорк на разведку.

С удивлением обнаружил, что в таком огромном мегаполисе всего два-три центра активистского искусства, не больше. В первом из них, куда я заглянул, Bluestockings, была презентация книги историков Пола и Карен Эврич «Саша и Эмма: Анархистская одиссея Александра Беркмана и Эммы Голдман» про любовь двух знаменитых анархистов. Справа от меня уселся человек с особо интеллектуальной внешностью и давай спрашивать милую докладчицу Карен: «А кто такой Гувер? (имелся в виду Джон Эдгар Гувер, сыгравший немалую роль в депортации Беркмана и Голдман из США). А кто такой Фрик? (бизнесмен Генри Клэй Фрик, которого пытался убить Беркман, за что получил 22 года лишения свободы). А кто был президентом США?» Так как он все время перебивал и слушать мешал, пришлось мне удалиться. Поспешил я на следующее мероприятие – активистский спектакль театра «Оккупай сцену». Театр оказался интерактивным. Вначале были разыграны четыре сценки – на тему гомосексуальных отношений, харассмента, учителей и детей, полицейских и чернокожих. Затем каждого из присутствующих заставили выбрать партнера и бить друг друга в ладоши, прыгать, кричать и делать странные движения. Я выбрал своего товарища Васю, и мы вместе с ним до одури прыгали и хлопали друг друга по разным частям тела. Потом все проголосовали за самую понравившуюся сценку – ей оказалась та, где злобные полицейские придираются к чернокожим. Сценку повторили, но уже с участием разогретых зрителей. Как только кому-нибудь из зрителей казалось, что на действия полиции нужно отвечать по-другому, он кричал: «Стоп!», выбегал на сцену и сам оказывался в роли чернокожего. Все эти зрители настолько быстро вживались в роль, что я по-хорошему позавидовал природной американской раскрепощенности. Но мой товарищ Вася меня разочаровал, сообщив, что все эти ребята – скорее всего, засланные казачки, а именно студенты театральных училищ. Не выдержав разочарования, да и с устатку после прыганья и хлопанья, я тут же вышел прочь.

Следующим мероприятием была лекция на площадке Yeslab, организованной звездным дуэтом художников-активистов Yesmen. Йесмены прославились выступлением на BBC от лица компании DOW, где заявили, что компания собирается выплатить 12 миллиардов долларов жертвам Бхопальской катастрофы, в которой была виновна DOW. В результате акции компании упали на 2 миллиарда. Также они создали поддельный сайт ВТО, после чего им как настоящим втошникам прислали множество приглашений на международные конференции. Самая, пожалуй, нашумевшая их акция, когда они выпустили почти стотысячным тиражом фейковый номер Нью-Йорк Таймс, в котором были статьи о суде над Джорджем Бушем и якобы окончании войны в Ираке.

Лектор-профессор рассказал, что никакой горизонтализации отношений не бывает, и у любого движения есть лидер. Так, движение Оккупай было инициировано редактором журнала Adbusters Кале Ласном, а главным теоретиком явился антрополог Дэвид Грэбер. С ним тут же ввязался в спор один из слушателей, оказавшийся бывшим британским дипломатом, конвертнувшимся в анархисты. Он сообщил, что лектор не понимает сути анархизма, потому что никто не утверждает, что не должно быть лидеров, но говорится, что каждый может быть лидером. Кроме того, анархизм – это процесс, а не результат. Споры эти ничем не отличались и от наших российских, так что и в этот раз я с некоторым разочарованием в превосходстве западной мысли над отечественной удалился.

Так постепенно дело дошло и до нашей собственной презентации фестиваля «Медиа-удар», на которой я должен был рассказывать о русском политическом искусстве. На презентацию приперлись тот же лектор, Энди Бичлбаум из Йесменов и Авраам Финкельштейн из известной в 80-е группы Gran Fury, прославившейся своими работами на тему СПИДа. Их плакат AIDSgate сейчас висит в Метрополитене в одном зале с творчеством Энди Уорхола и Джеффа Кунса. Вел презентацию важный художник Стив Ламберт, бородатый, лысый и в очках, как и полагается истинному интеллектуалу. Он – один из соредакторов йесменовской Нью-Йорк Таймс, а также создатель уличной Бюджетной галереи и Антирекламного агентства. Я хлебнул для храбрости вискаря из фляжки и собрался выступать, когда краем уха услышал, как Ламберт назвал Энди «морячком». Приглядевшись к шикарному загару Энди, я и вправду озадачился. Вернувшись домой и погуглив, я обнаружил, что Бичлбаум является большим любителем яхтенного спорта. В самом по себе этом нет ничего плохого, но все-таки может ли желать истинных общественных изменений загорелый яхтсмен, преподающий в элитной школе дизайна Парсонс и продавший свой фильм на телеканал HBO за 400000 долларов? Не один ли он из тех людей, про которых Жижек сказал, что они говорят об изменениях, потому что никаких изменений не хотят?

В принципе, ко всей этой франкофонской институциональной элите я тоже отношусь с большим подозрением, тем более к такому явному жулью, как Лакан и его интерпертаторы Жижек и Бадью, особенно после разоблачительной книги Сокала и Брикмона «Интеллектуальные уловки. Критика современной философии постмодерна». Впрочем, книга эта большого успеха не имела и никак позиции французов не поколебала, просто потому что, чтоб ее одолеть, нужно прослушать хотя бы один-два курса высшей математики. Но прогрессивная нью-йоркская галерея Мигель Абрё, где рулит жена моего товарища Каталкина, проводит у себя лакановские чтения, на которых выступают как раз Жижек и Бадью. И одна из последних лекций Бадью оказалась достаточно полезной. В ней он сформулировал четыре правила истинно активистского искусства. Вот они: это искусство должно быть в связи с местными протестными движениями; оно должно разрабатывать мощную идеологическую базу; оно должно быть авангардным по форме; оно должно совмещать в себе три предыдущих пункта.

Так что, убедившись в отсутствии всего этого в Нью-Йорке, в поисках настоящего активистского искусства я поспешил на юг, в Мексику. Не знаю, как с остальными пунктами, но хотя бы с первым там оказалось все в порядке. Народное и протестное искусство в Мехико едины и неразделимы, и сливаются в какой-то веселый, яркий и цветастый клубок. Улицы забиты граффити, постерами и народными скульптурами, среди которых выделяются смешные фигуры невиданных зверей из папье-маше. Они воспроизводят в гигантском масштабе маленькие алебрихес – фигурки животных, комбинированных из несовместимых существ типа стрекозы и обезьяны.

Четыре пласта мексиканской культуры – доиспанский, колониальный, национальный и революционный наслаиваются один на другой. Мой товарищ профессор математики ознакомил меня с творчеством политического художника Мешиака, которого он коллекционирует. Бережно извлек из шкафа и предъявил картинку, на которой двое мужчин задорно кромсают друг друга ножами. Я одобрительно кивнул головой: «Вот оно, подлинное искусство, по-настоящему близкое к жизни!» «Но главный наш художник, Франсиско Толедо, живет в Оахаке» – сказал профессор. Все – от алебрихес до Толедо – сходилось к тому, чтобы двигаться еще дальше на юг, в Оахаку. Но тянуло меня туда не из-за забавных туристических артефактов, а из мощного местного социального движения, о котором я был много наслышан.

Так что утром следующего дня я выпил восьмидесятиградусного мескаля на могиле Троцкого с его внучатым племянником, закусил кузнечиками и отправился в Оахаку. Заехал в одну из горных деревень, чтобы посетить студию самого знаменитого из нынешних мексиканских художников Франсиско Толедо. В этой католической стране выставки Толедо проходят повсеместно, тогда как у нас его давно бы привлекли как минимум статьям по пяти. На картинах Толедо все, кому не лень, испражняются под мексиканскими флагами, Пресвятая Дева спасает президента Хуареса от кузнечиков, совокупляются друг с другом скелетики и мужчины с мордами котов, а черепаха насилует жабу. Толедо переделал ткацкую фабрику в одной из горных оахакских деревень в музей искусства и так называемую фабрику бумаги, по сути просто художественную мастерскую. Здесь готовят бумагу из грушеобразных плодов сейбы, потом ручным способом печатают рисунки Толедо и других художников на воздушных змеях и просто постерах. Некоторые из них подписаны самим маэстро и его товарищами, а некоторые нет, и те, что подписаны, разумеется, подороже, а те, что нет, практически задаром расходятся по многочисленным галереям Оахаки и доходят до самой столицы.

В штате Оахака больше половины населения индейцы, некоторые деревни никогда не были колонизированы, здесь до сих пор говорят только на индейских языках, а шаманы проводят ритуалы с марихуаной и грибами. В деревнях сильны туземные анархистские традиции, и в свое время десятки местных общин объединились в автономную группу CIPO-RFM (Совет коренных народов Оахаки имени Рикардо Флорес Магона, известного мексиканского анархиста, тоже уроженца Оахаки). А в 2006 году в городе вспыхнуло восстание, и горожане, изгнав правительственные организации, почти полгода удерживали город в своих руках, образовав Народную ассамблею. Художники-граффитисты, в свою очередь, объединились в Ассамблею революционных художников Оахаки. Писатель Питер Гелдерлоос приводит примеры сотрудничества художников с активистами во время восстания. В популярный в Мексике праздник День мертвых художники украсили улицы традиционными тапетес — цветными фресками, нанесенными с помощью песка, мела и цветов, но на этот раз тапетес содержали послания сопротивления и надежды или изображали имена и лица всех убитых во время восстания людей. Они также посвятили традиционные скульптуры в виде скелетов и алтари каждому убитому полицией и полувоенными формированиями. Один из художников граффити рассказывал: ««В этом году в День мертвых традиционные фестивали обрели новое значение. Угрожающее присутствие отрядов Федеральной полиции наполнило воздух нависшей над городом атмосферой уныния и хаоса. Но мы смогли преодолеть наш страх и наши потери. Люди хотели следовать традициям не только ради своих предков, но также ради всех участников движения, кто погиб в последние месяцы. Карнавалы, люди, наряженные в разные костюмы — дьяволов, скелетов, полные разноцветных перьев. Они проходят парадом через город, танцуя или играя театрализованные комические сценки, — в этом году с социально-политическим уклоном. Мы не позволили силам Федеральной полиции помешать нашему празднику и нашему трауру. Радость и печаль, ненависть и любовь. Рисунки и песни, вырвавшиеся на улицу, создали незабываемую сцену, которая, наконец, обратила нашу грусть в радость». Как это ни странно звучит, День мертвых в тот раз был полон жизни, как никогда.

Илья Фальковский