ЖУКИ И КРИЗИС

Этим летом я отдыхал на Кинбурнской косе, под Одессой. Как-то вечером я сидел у хозяйки на террасе и пил чай. Трещали цикады, верещали сверчки. Я приходил в себя после знойного дня. Внезапно мне в кружку свалилось нечто. Приглядевшись, я обнаружил, что это чудовищных размеров жук. Жук был усат и весьма напоминал таракана. “Что это?” - удивленно спросил я хозяйку. “Да жук”, - потупившись, пояснила она. “Жук? Какой жук, не таракан часом?” - продолжал интересоваться я. “Да нет, что ты, жук да и все, обычный жук, жучок”, - суетливо оправдывалась хозяйка.

С тех пор каждый вечер то в чашку, а то в тарелку с супом мне стали падать жуки. Они были разных размеров - и поменьше, и такие, как в первый раз. Постепенно я смирился с их существованием и даже привык к ним. Жуки казались мне неотъемлемой частью этого степного мира.

На смену солнцу приходит луна, завершился и наш отдых. Утренняя “ракета” доставила нас в Одессу, а вечером того же дня мы уезжали домой. Гулять по жаре не хотелось, и время в ожидании поезда мы провели, попивая пиво в “Ласточке” на Дерибасовской. С темнотой поспешили на вокзал. Мы уже подходили к привокзальной площади, когда неожиданно я услыхал странный гул. “Кажется, будто поезд метро проходит под землей”, - сказала моя подружка. “В Одессе нет метрополитена”, - резонно возразил я. Тогда мы обернулись назад и …

Мимо нас с топотом пронеслась толпа жуков. Шествие возглавлял зверский жук, размером с кулак. Злобно он покосился на меня и скрылся в подземном переходе.

А мы так и остались стоять, как Содом и Гоморра.

Когда, успокоившись, мы пришли в камеру хранения забирать вещи, доброхотная старушка-работница широко улыбнулась и сообщила: “Вы только посмотрите, чтобы там жуков не было”. “Каких жуков?” - встрепенулся я. “Да вот этих”, - и она показала куда-то мне под ноги. Я посмотрел на пол и похолодел. То, что, входя, я принял за ковер, оказалось отнюдь не ковром. Пол, словно пожухлой листвой, был усеян жуками. Они копошились, подпрыгивали и носились взад-вперед. “Вот жуть какая, жуки эти, друг дружку жрут”, - сказала работница. Я увидел, как два здоровых жука подскочили к третьему, маленькому и толстому. Он попытался улепетнуть, но неудачно. Они разорвали его пополам и разбежались в разные стороны. “Дихлофосом морим, не мрут, мрази”, - подключилась к разговору вторая служительница. “Кто они, откуда они?” - закричал я. “Да черт их знает, первый год как пришли”, - ответили старушки хором. В ужасе мы бежали из камеры хранения.

Вскоре после возвращения в Москву я повстречал известного поэта Гандлевского. Гандлевский рассказал мне, что у него сломался телефон. Он отнес его в ремонт, а когда пришел забирать, обнаружил, что в квитанции в графе “причина поломки” написано: “тараканы бормонтов”. “Что бы это значило?” - удивлялся Гандлевский. Сам он наивно предполагал, что “бормонтов” может оказаться фамилией мастера. “Что вы! - рассмеялся я. - Не бывает таких фамилий, да и где это вы видели, чтобы мастер свою фамилию с маленькой буквы писал”. “А что же, что же тогда это означает?” - вопрошал перепугавшийся Гандлевский.

Я люблю поэзию. Потому умолчал о своем страшном, но правдивом видении - полчище жуков, спешивших на поезд в Москву.

А на следующий день после нашего разговора в России случился кризис.

ПЕЛЕВИН–ЖЕНЩИНА

Недавно мне попался в руки томик писателя Виктора Пелевина. Случайно я открыл его на последней странице и… от волнения тут же выронил из рук. Я обнаружил, что полное имя моего любимого писателя - Виктор Олегович Пелевин. Нет, ничего удивительного в самом его имени нет. Тут, так сказать, личная история. Дело в том, что ближайшего друга моего отца зовут Олег Викторович Пелевин. И этот-то факт и навел меня на размышления. Пелевин - фамилия не самая распространенная. А уже в сочетании “Олег Викторович” или “Виктор Олегович” - и подавно. Значит, очень вероятно, что друг моего отца - отец моего любимого писателя. А это автоматически как бы намекает и на мою близость к “Великому и Ужасному”. На теплой волне радости я подлетел к телефону. “Да нет, - сразу же холодным душем огорошил меня отец. - Нет у Олега никакого сына. Только дочь”. Огорченный, я положил трубку. Делать ничего не хотелось. Не было сил. Лег спать. Не спалось. Внезапно какое-то смутное воспоминание пробудилось в тайных закоулках моей памяти. Снова я бросился к телефону. “А как зовут дочь Олега?” - взволнованно спросил я. “Виктория”, - сказал отец. “А сколько ей лет?” - продолжал интересоваться я. “Где-то за тридцать”. Итак, Виктория! Эврика, Виктория! Виктория Олеговна Пелевина. Все совпадало. Кощунственная мысль пронеслась в моей голове.

Пелевин - женщина. Вот откуда этот его болезненный интерес к “подмене тела”. То Фрейд в попугая превратится, то девушка любимая в кошку, то новые русские в комаров. А Просто Мария и вовсе мужиком оказалась.

Я поспешил поделиться догадкой со своей знакомой Ирой Балабановой. Надо оговориться, что к Ире я отношусь не очень хорошо, осуждая ее за экзальтированное поведение. Но ради дела решился все же ей позвонить. Ира - единственная из моих знакомых, кто видел Виктора Пелевина живьем. (Всем известно, что Пелевин не появляется на людях. А по книжкам и журналам кочует всего пара фотографий, на которых можно разглядеть лишь выпяченный подбородок и огромные черные очки - детали, явно призванные подчеркивать брутальность и мужественность писателя.) “А я всегда это чувствовала, - спокойно отреагировала Ира. - Пелевин - точно, женщина”. Дальнейшая история записана мной с ее слов.

Однажды в дальнем темном и самом тихом углу буфета Дома литераторов прозаик Пелевин и критик Курицын вынашивали планы создания совместного художественного произведения мелкой формы. Пелевин, несмотря на полумрак, был в неизменных темных очках. Речь вроде бы шла об открытом письме за легализацию плагиата - с популярными постмодернистами в роли подписантов. Оказавшийся с ними третий, ни чем не примечательный собеседник, заметил скромно, но убедительно, что идея Пелевина-Курицына никому не приятна, а стало быть, и не понятна. На что Пелевин, будучи русским писателем, то есть существом по определению ранимым, с горечью заметил: “Он вот (показывая на Курицына) меня понимает”. “Ему положено вас понимать, - последовал ответ. - Он - критик, а вы писатель”.

Тут Пелевин внезапно побледнел, потом покраснел и признался, потупившись: “Я не писатель”. После чего встал и мягкой женской поступью вышел вон из буфета.

Конечно же, он никакой не писатель, он - писательница.

КОГДА БУДЕТ КОНЕЦ СВЕТА

Многие у нас опасались пришествия 2000-го года. Ожидали, что в ночь на Новый год нагрянет злобный зверь Апокалипсис. Оказалось, что все это - ерунда.

Я рассчитал, когда на самом деле наступит конец Российской империи, а значит, и конец света. Вот как я это сделал.

В начале позапрошлого столетия в России буйствовал и лютовал граф по имени то ли Тарас Путин, то ли Т. Араспутин. Установить, как точно звучало его имя, теперь не удастся, поскольку, представ перед судом, граф вспылил и плюнул в лицо самому императору Александру I. За это он был не только казнен, но и имя его величайшим повелением было вычеркнуто из истории. Потому о деятельности его никаких документов не сохранилось, а все свидетельства, которыми мы располагаем, носят чисто апокрифический характер.

В начале прошлого столетия Россией фактически управлял чернокожий мистик и ясновидец Распутин (он же - принц “рас” Путин). Кстати, чтобы уничтожить все подлинные данные о его личности, тайный орден большевиков решился на государственный переворот.

В начале же нынешнего столетия в страну как будто ниоткуда - так, во всяком случае, могло показаться профанам - нагрянул просто Путин. О нем помолчим.

За ним придут Утин, Тин. Последним будет провозвестник равновесия, тишины и конечного обретения женственной Россией своего мужского начала китаец Ин.

Получается, что осталось всего три столетия.

КТО ТАКИЕ ЕВРЕИ

Не кажется ли вам странным, что евреи Китая выглядят как китайцы, евреев Индии не отличишь от индусов, евреи Грузии - вылитые грузины, а евреи Эфиопии - негры неграми?

Я нашел ответ. Дело в том, что никаких евреев не существует. Просто каждому государству ради развития и очищения всегда нужен кто-то, на кого можно списывать свои беды и чужие победы. Вот и находят группу нищих дураков из народа и предлагают им за приличные бабки называться “евреями”. Дураки соглашаются и начинают получать колобашки. Умные их дразнят и норовят кольнуть или пнуть при случае. Но дураки терпят - из-за бабок, понятно. Довольно быстро они богатеют и отдают детей в хорошие школы, как правило, за границу. Дети учатся там уму разуму и, не желая больше быть зачуханными евреями, сбегают, куда глаза глядят. Тогда спешно заводят новых евреев.

Спрашивается, почему в России евреи не похожи на коренных обитателей? Все ясно, как водка. Нищих у нас море мори, а вот дураков и продажных среди русских нет! Приходится из-за рубежа импортных завозить. Сейчас, правда, у нас как раз такой период, когда евреи закончились. Дураки-то за границей вряд ли повывелись, но то ли распродали всех, то ли, как шепчут злые жуки, у них там жизнь побогаче нашей, и ехать к нам не желают.

По слухам, все же ситуация недавно разрешилась. Удалось якобы на одном из московских рынков приобрести партию азербайджанцев, которые покамест в закрытых заведениях проходят обучение на “евреев”.

ГДЕ ЗИМУЮТ РАКИ

Однажды мы всей ПГ-редакцией побывали на приеме в резиденции японского консула господина Кавато. Там, к нашему ужасу, нам пришлось познакомиться с писателем Пелевиным. Ужас вызвала сама внешность писателя. Пелевин оказался зверским мужиком огромного роста, с головой странной формы - три макушки и вся в проплешинах - и лицом убийцы. При виде его мы сразу же вспомнили, что в прошлом номере нашего журнала было помещено расследование “Пелевин-женщина”, и попытались спрятаться. Но неудачно. “Га-га-га, - утробно загоготал Пелевин. - Вы что, хотите меня перед моей девушкой лесбиянкой выставить, что ли? Га-га-га!” Его миловидная спутница недружелюбно улыбалась. Пристыженные, мы удалились на другой конец залы. Через некоторое время, однако, перед нами снова нарисовалась зловещая фигура писателя. “А вот если я вам текст в журнал напишу, напечатаете?” - спросил он. Выбора не было. Один из нас, а именно виновник произошедшего конфуза ПГ-редактор Фальковский с неожиданной готовностью извлек из своей папки листок бумаги и ручку. Подобострастно улыбаясь, протянул их Пелевину. “Что это?” - Пелевин удивленно ткнул пальцем в бумажку. Мы все заглянули через плечо Фальковскому. На листке красовались набранные огромными буквами два слова: “Дать …зды”. “Это мой т-текст”, - запинаясь, признался смущенный Фальковский. “Текст? Дать …зды? Га-га-га”, - снова загоготал Пелевин. В зале установилась громовая тишина. К нам поспешила высокая блондинка - секретарша посольства. “Что с вами, Виктор Олегович?” - поинтересовалась она. “Да вот, га-га-га, - Пелевин задыхался от хохота. - Я у него бумажку попросил, написать кой-чего, он дает, а там - дать …зды, га-га-га!” “Да-а-а, - белыми губами прошептала красная секретарша. - А господин Кавато так мечтал собрать русский бомонд…” После чего быстро растворилась в толпе. Фальковский стоял ни жив, ни мертв. Потолок сотрясался от гробовых раскатов пелевинского гогота.

Не зная плакать или смеяться, мы покинули посольство, но текст “от Пелевина” все-таки получили. Устное предисловие, которое в суматохе мы не успели записать, гласило примерно следующее: “Когда в декабре замерзают реки и озера, судьба раков кажется печальной. Но так как они не улетают на юг, можно сделать вывод, что они зимуют там же, где и люди. Из этого, однако, следует еще более страшный вывод, что люди зимуют там же, где и раки”.

А вот и сам текст, запечатленный рукою мастера на том самом злополучном листке со словами “дать …зды”:

Что чувствует рак,

Когда наступает декабрь?

“О, вот оно, место зимовки!”

Брат Дайдзи Ямагучи

ПАМЯТИ КУРИЦЫНА

Умер Курицын. Последний русский критик. Если до Курицына считалось, что есть писатели, а есть - критики, при нем, что критики - это и есть писатели, то после него не осталось ни тех, ни других.

Да и вообще, какая может быть литература в наше время, когда даже компьютеры сменились коварными и шустрыми КБЖЗ, а все виды искусства слились в единый S.

Я любил его. Любил за тексты. Я считал его единственным настоящим критиком. Впрочем, он и был таковым.

Я не был с ним знаком лично. Лишь однажды судьба свела нас. Это произошло в конце девяностых годов прошлого столетия, когда многие писатели и критики мутировали в политиков. Курицын возглавлял штаб одной из партий, и через его помощников я получил заказ на “халтуру” - как редактор, я должен был подготовить к печати книгу. Тут необходимо некоторое пояснение. В то время, в конце девяностых, существовало такое понятие “халтура”, незнакомое нынешнему поколению молодых. Люди искусства занимались любимым делом исключительно для себя, а деньги зарабатывали чем-то абсолютно другим. Это другое и называлось “халтурой”.

Я согласился. В процессе работы с Курицыным встречаться не приходилось, однако когда дело дошло до типографии, потребовалось, чтобы он утвердил макет.

В машине, кроме водителя и Курицына, оказались я и сотрудник штаба провинциальный художник Шабуров. Дело было слякотной зимой, мои антикварные ботинки промокли насквозь. Всю дорогу мы ехали молча. Поездка не предвещала ничего хорошего.

Когда мы почти добрались до особняка, где располагалось наше дизайн-бюро, и приключилось самое ужасное. Мы заблудились. Дорогу знал один я, но знал приблизительно, с дизайнером общался лишь по телефону, и в столь ответственный момент все его указания вылетели у меня из головы. К тому же с детства я страдаю топографической идиотией, путь к любому месту запоминаю раза с двадцатого.

Они орали на меня хором. Пуще всех орал водитель, сам всю дорогу продвигавшийся в этот отдаленный район Москвы с помощью карты. Курицын обвинял меня в тупости. Шабуров поддакивал.

Чудом, после получаса блужданий, мы нашли здание дизайн-бюро. Первым ворвался внутрь Курицын, напоминавший в том момент разъяренного медведя из старого фильма про “Синее сало”, за ним взъерошенным хомяком подпрыгивал Шабуров, сзади неуклюжим колобком перекатывался я. Нечего и говорить, что Курицын едва бросил взгляд на экран монитора, как тут же закричал: “…уйня! Уволить!” Участь дизайнера была решена быстрее, чем пуля летит от дула до виска поэта. “А ты что думаешь?” - спросил вдруг Курицын, скосив глаза в разные стороны, так что его взгляд заключал меня в объятия и больно бил по ребрам. “Я.. я.. конечно, …уйня! Форменная …уйня!” - жалобно пролепетал я, не желая перечить начальству. Честно говоря, в вопросах дизайна, как и в большинстве остальных, я - полный лох, и мне было тогда абсолютно все равно. Лишь бы больше не били по ребрам. Так же молча мы вернулись на работу.

Всю ночь я не спал, ворочался с боку на бок. Меня мучили угрызения совести. Мне было жаль уволенного ни за что дизайнера, симпатичного, в общем-то парня. “А вдруг он сделал прекрасный макет? А вдруг он вообще гений, умелец чистой воды?” - задавался я безответными вопросами. Я-то ничего ни в чем не понимаю. А малый по моей вине попался под горячую руку.

Утром мы с новым дизайнером по фамилии Каталкин отправились забирать материалы во вчерашнее место. Я старался не глядеть в глаза пострадавшему. Каталкин усугубил дело, при выходе заявив: “Да-а, нормальный макет. Все путем. И за что только этого несчастного слили?”

С тяжелым сердцем и убитой душой я провел день. Вечером однако, при более пристальном рассмотрении верстки, выяснилось: кегль был не наборным, а строчки на оборотной стороне листа не совпадали со строчками на лицевой. Парень, судя по всему, верстал книгу в первый раз и просто не знал, как это делается. Курицын заметил то, чего не заметили ни я, ни дизайнер Каталкин, ни даже немолодой и многоопытный художник Шабуров. В душе моей вновь расцвел зимний сад.

Поэтому сложно сказать, умер Курицын или нет. Даже если он умер как критик, то жив как отец нового поколения быстроглазых художников, работающих на высокоскоростных КБЖЗ. Вот кто оказался вылитым гением. Монстром дизайна.

МЯГКАЯ ТАРАКАНЬЯ ЗАЧИСТКА

26 марта сего года, когда вся страна участвовала в огромной и шумной акции под названием “Выборы президента”, я принял участие совсем в другой акции, скромной и незаметной. Цель нашего предприятия состояла в том, чтобы мелком от тараканов очертить линию вокруг Кремля. Когда организаторы Бармалей и Баскет предложили мне присоединиться, я, не долго думая, согласился, поскольку считаю себя большим специалистом по тараканьей жизни. Поведение тараканов и все связанные с этими интереснейшими существами прибамбасы - мой излюбленный конек.

Мы встретились в четыре часа дня у Пушкинского музея. Народу собралось немало, лица присутствовавших показались мне знакомыми. Выяснилось, что почти все они - посетители нашего ПушкинГа*. Здесь были художники, рэпперы, ребята из каких-то молодежных организаций, типа “Антифашистского действия” и то ли “Врачей без границ”, то ли “Снижения вреда”, то ли и тех и других вместе. Честно говоря, я ни в каких организациях не разбираюсь и потому все названия путаю. Здесь же с двумя приятелями мы задумали совершить по ходу дела собственную миниакцию. Начав распивать в месте встречи припасенную одним из нас бутылку водки, мы должны были ее прикончить ровно в конце пути. И мы немедленно выпили. Я-то, признаюсь, алкоголь вообще не употребляю, предпочитаю ему зеленый чай, но тут не смог устоять перед столь забавным действием. Кроме очевидной сложности поставленной задачи, меня прельстила сама идея акций-матрешек: громадная “выборная” в масштабах всей страны, небольшая “мелковая” устроителей-очистителей и наша “бутылочная” малышка.

Запасливый хозяин бутылки, Филипп Кусакин, был хоть и с противотараканьим мелком, но почему-то на велосипеде, поэтому дальше перемещался сам по себе. Мы встречались с ним исключительно по наитию и тут же радостно отмечали встречу новым стаканчиком. Каждый раз он зачем-то демонстрировал свой мелок: “Мол, есть еще порох в пороховницах”. Второй раз мы тяпнули на Большом каменном мосту. Светило солнышко, открывался прекрасный вид на Кремль, реку и набережную, и я подумал, что обе наши акции обещают быть удачными, а тараканы вряд ли сумеют преодолеть черту. Затем мы накатили на Кремлевской набережной, на Васильевском спуске и Красной площади хряпнуть не удалось, зато в Александровском саду мы вновь охладили жабры. Последний раз мы залили шары поблизости от Боровицкой площади, там, где замкнулся круг. В этот момент меня осенила трезвая мысль, что тараканы есть не только внутри круга, но и снаружи оного. Соответственно, абсолютно не понятно, чья возьмет, когда они устремятся навстречу друг другу. Ясно, что кремлевские тараканы садче и паще остальных, и могут одолеть всероссийских не только в силу своей жирности, но и благодаря ораторскому искусству и присущим их речи руководящим интонациям. С другой стороны, всероссийские тараканы, если только не предадутся всеобщему холопству, задавят кремлевских числом. С третьей стороны, встреча на Эльбе может вообще закончиться ничем, так как весьма вероятно, что тараканы погибнут не в результате столкновения, а по велению свыше, то есть из-за мощного действия противотараканьей черты. Тут плавный ход моих мыслей был прерван появлением большой группы не знакомых мне рослых и симпатичных мужчин.

Нашу колонну замыкали двое ребят-граффитчиков, которые быстро рисовали граффити на всех попадающихся им под руку мусорных урнах, помойках и бордюрах. Незнакомые мужчины со скоростью столь же молниеносной, как и скорость граффитчиков, скрутили незадачливых художников и поволокли их к кремлевским воротам. “Кто эти ладные мужчины?” - вслух удивился я. “Представители охраны Кремля”, - услужливо сообщил оказавшийся рядом типический старичок-доброхот. “Эй!” - повернулся я было к организаторам тараканьей акции, но обнаружил, что они бесследно растворились в мягком весеннем тумане. Сотоварищи мои по алкогольному времяпровождению тоже куда-то потерялись. “Что ж, - вздохнул я, - выходит, больше некому, такова уж моя лоховская участь. Дурак, он на то и есть дурак”. И потопал к воротам. Граффитчиковых ребят нигде видно не было, а представители охраны толпились у входа. Все они были как на подбор в кепках, кожаных регланах, со стеклянными глазами и микрочипами в ушах. Двигались, видимо, только по команде микрочипов, поэтому вступить с ними в какие-либо переговоры мне не удалось. “Эй, -спрашивал я их, - где ребята?” Они не отвечали. “Тогда меня тоже задержите, аспиды”, - отважно кричал я, возомня себя Александром Матросовым, безрассудно бросающимся грудью на километровый дзот. Они опять не отвечали. “Доколе страдать будет народ наш от иродов гунявых?” - вопрошал я, глядя в их прозрачные, как сама мать-весна, очи. Молча и тяжко смотрели они мне прямо в лицо. Наконец, из стоявшей у ворот будки высунулся мужик сторожеватого вида и по-простому заорал: “Пошел вон отсюда, хрятин! Мухой, кому говорю, мухой!” И я внезапно тут же скукожился, помялся-потолкся немного, втянул голову в плечи и ушел восвояси.

*ПушкинГ - молодежный культурный центр

НАУКА ДЭРЭ

Недавно я посетил день рождения главного редактора журнала “Ковбой” господина Маслюкова. День рождения проходил в клубе “Микс”. Играла музыка “хаус”. В туалете нюхали кокс. Я человек стеснительный. В клубах бываю редко. Боюсь большого скоплению людей. Так что я незаметно пристроился в уголке зала.

То тут, то там мелькал виновник торжества. То со спутницей в ярко-красных ботах, то один в прекрасном свитере, то один же, но в вельветовом пиджаке. Внезапно ко мне за столик приземлился кто-то в бейсболке и с круглыми красными глазами. “Что, отвисаешь?” - поинтересовался он. Молча я кивнул головой. “А я колесом закинулся, сожрал марку, теперь тоже отдыхаю, хе-хе-хе”. Испуганный, я сбежал во двор, где и провел все время до конца вечеринки. Уже под утро из клуба выдвинулась целая бригада девчонок и парней, человек, наверное, пятьдесят. Они были примерно одинаково одеты и говорили на одном наречии, похожем на хорватский язык. “Вот оно что”, - догадался я. Оказывается, именинник незадорого нанял где-то на стройке толпу иностранных рабочих. Вдруг на день рождения никто не придет. Пусть ребята создают видимость гостей. Танцуют, веселятся. Вон сколько у меня друзей.

Я вернулся в изрядно опустевший клуб. Пригляделся повнимательнее к парню, танцующему с девушкой в ярко-красных ботах. Он оказался всего лишь клоном именинника. Чуть более длинные волосы, чуть более худое лицо, чуть более высокого роста. “Ничего себе”, - подумал я. Именинник, значит, не ограничился хорватскими рабочими. Он нанял еще пару-тройку клонов. На случай, если кто-нибудь из друзей останется недовольным и захочет дать ему в хрюсло. Ведь велика вероятность того, что в хрюсло получит не он, а клон. Сам же именинник наверняка успеет ретироваться. Вот она, ловкая наука дэрэ! Я обернулся в поисках хитрована. Его и след простыл. Вдруг “хаус” резко сменился моей любимой музыкой “рэггей”. “Комиссара не подкупишь”, - подумал я. Сегодня “рэггей” - вчерашний день. И, приосанившись, как горделивый пингвин, вышел вон.