... » Аль-Манах ПГ №2 » ПГ-КЛАССИКИ » Танцы цивилизации

Сергей Пипуркин
ТАНЦЫ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Не хотелось бы, чтобы у читателя нашего журнала сложилось впечатление, будто уделяя внимание теме русско-чеченской войны, мы отдаем предпочтение какой-то одной стороне. Это совсем не так. В доказательство нашей беспристрастности мы публикуем пять рассказов талантливого молодого прозаика Сергея Пипуркина.
Я хорошо помню, как Пипуркин впервые появился в нашем клубе "ПушкинГ". Восемнадцатилетний юноша, неловкий голубоглазый увалень, скатившись по лестнице, больно ушиб себе спину. Я подал ему руку и помог встать. Глядя мне прямо в глаза, Пипуркин произнес: "Меня зовут Сергей Пипуркин. Я родом из Уфы. В Москве проездом. Живу у тетеньки. Пишу рассказы. Мне скоро в армию. Я знаю, что вы издатель модного молодежного журнала ПеГе. Можно, я принесу вам свои рассказы, а вы посмотрите и скажете, что и как?" "Конечно, приноси", - вежливо ответил я, а про себя, как всегда, подумал "приносить-то приноси, а вот напечатаем - хуй". Однако на этот раз я ошибся.
Единственным текстом, который Пипуркин успел мне передать до отправки на фронт, был "Страх", написанный, по всей видимости, сразу же после печально известных московских событий на улице Гурьянова и Каширском шоссе. Уже из армии он прислал рассказ "Карлик" - после взрывов химического оружия в городе Грозном, "Потолок" - после работы по расчистке завалов в селе Комсомольское, "Лань" - после истории с полковником Будановым и чеченской девушкой, и, незадолго до гибели, "Мясо". В заключение, как критик и культуролог, не удержусь от одного, на мой взгляд, чрезвычайно глубокого и интересного наблюдения. Стараясь забыть об окружающей суровой действительности, Пипуркин нигде прямо не пишет о войне. Тем не менее во всех пронзительных текстах юного романтика прослеживается одна сквозная тема. Тема смерти. Как в воду глядел. Засим разрешите откланяться.

Ильяс Фалько



СТРАХ
В НАШЕМ НОВОМ панельном доме серии П-3 поселился страх. Мы переехали сюда совсем недавно. Вначале все было хорошо. Семнадцать этажей, потолки - 2, 64 м, кухня - 10 м, четыре лифта, консьержка... И тут объявился этот ебучий страх.
Я то включал свет - то прятался в темноте. Судорожно задергивал занавеску - сорвал и выбросил карниз в окно. С головой накрывался одеялом - разрезал его на куски. Залезал под кровать ежом - выползал из-под кровати ужом. Кутался в шубу боярыней - раздевался догола стрельцом. Пиджаком забивался в шкаф - пулей выскакивал из шкафа. Набирал номер консьержки - разобрал телефон на детали. Радушно распахивал входную дверь - воровато запирал ее на засов. Махал дедовской шашкой - сидел на стуле паинькой. Пил по-пацански водку взасос - часами пыхал как паровоз. Обещал Богу не дрочить - засовывал хуй в пылесос. Объявлял вечную голодовку - сожрал поросячью ногу. Бил лбом об стену - пробурил дырочку к соседу. По ночам пилил вены в ванной - по утрам смывал кровь под краном. Затягивал на шее офицерский ремень - подарил его брату Коле. Жужжал мухой и ухал филином - заклеивал зубы скотчем. Листая каналы, смотрел телик - сыграл с ним лыжной палкой в дартс. Камбалой вжимался в пол - бегал по кругу из комнаты в кухню. Лизал языком нос - думал словами наоборот. Не помогало.
И тогда я понял, что нужно напугать страх. Нужно стать страшнее самого страха. И я закричал. Я закричал так, что задрожали стены в доме. Заржали лошади в районе. Затрепетали трупы в морге. Залетели леди в постели. А в Казани запел муэдзин. Я закричал так, что в воздухе запахло гексогеном. Дом надулся и раскололся пополам, как арбуз. А с неба залпом посыпались зды. Люди-семечки бросились из своих квартир наутек. Потом они получили квартиры в других спальных районах, в домах с еще более улучшенной планировкой, серии П-44, но все равно еще долго вспоминали об этом. Старики-семечки рассказывали внукам о случившемся, приговаривая: "Да, йо, это был настоящий Страх".
Москва, 1999

КАРЛИК
ОДНАЖДЫ В МЕТРО наш поезд остановился. Прошел день, два. Воздуха оставалось все меньше и меньше. И тогда карлик - из тех, что собирают милостыню по вагонам - предложил: "Пусть каждый убьет своего соседа". Мы согласились, убили по соседу и выбросили их тела в туннель. Однако воздуха не прибавилось. В первый момент я даже пожалел о случившемся. Без соседа мне было скучно. Ведь мы играли с ним в шахматы и говорили о политике. Сосед рассказывал: "Все на Земле пришло к концу. Но я верю, что в научных лабораториях успеют вывести больших дебилов, и появление этих новых варваров послужит импульсом для очередного витка истории". Он казался приятным собеседником, мой сосед.
Вскоре я забыл про него. Дышать становилось все труднее. Время не двигалось. Карлик предложил убить по следующему соседу. Затем еще по одному. И вот нас осталось двое - карлик и я. Предусмотрительно мы старались держаться подальше друг от друга. Наконец, карлик сказал: "Подумай о шахматах". "Что?" - не понял я. "Если ты убьешь меня, то будешь долго и мучительно умирать в одиночестве. Если же мы сядем играть в шахматы, то, во-первых, ты умрешь быстрее от недостатка воздуха, а, во-вторых, время за игрой пролетит незаметно". Он уговорил меня, соблазнил тем, что время вновь обретет скорость. Мы кинули жребий, и мне выпало играть белыми. Я взялся за пешку, и вот тут-то карлик изловчился и ударил, йо, меня ножом в спину.
Грозный, 2000

ПОТОЛОК
КАК-ТО РАЗ у нас в квартире начал падать потолок. Праздновали чей-то день рождения, и народу в доме тусовалось немало. Все тут же повскакали с мест и кинулись удерживать потолок, словно атланты или портосы. Шло время, стояли дружно. Внезапно один гость с лицом бульдога, курсант какого-то военного училища, опустил руки. Затравленно озираясь, он набросился на Роксалану и стал ее лапать. Роксалана терпела до поры до времени, затем вдруг лицо ее скуксилось, она заревела, словно хищный младенец, отняла руку от потолка и дала курсанту пощечину. Курсант ударил в ответ. Роксалана завизжала диким хорьком и вступила в бой. Курсант не унимался. Он успел порвать ее платье, когда, наконец, не выдержал тот парень, что пришел с Роксаланой. Типичный рязанский рейвер, с серьгой в носу и синими волосами. Он издал боевой клич, отпустил потолок, схватил кухонный нож со стола и полоснул курсанта по шее. Хлынула кровь. Курсант, как баран, рухнул на бок. Тогда, не долго думая, пост покинули двое его дружков, тоже курсанты, рожами похожие на Чука и Гека, но по виду и речи явные фанаты Бивиса и Баттхеда. "Чувак, эта телка наша, йо", - подбадривали они товарища, пока тот не сошел с дистанции. Они стали молотить рейвера чем ни попадя, пока один из них не догадался пробить ему голову топориком для рубки мяса. Удерживать потолок было все труднее, и мы опустились на колени. Курсанты воспользовались этим и принялись бить нас ногами в живот. Но нам повезло. Один из нас ухитрился схватить Чука, косившего под Бивиса, за ногу и сильно дернул. Чук упал навзничь, звякнул затылком об плитку с подогревом и затих. Гек, тот, что косил под Баттхеда, попытался улизнуть, но двое из нас тяжело вздохнули, оставили свой участок и поймали его за штаны. Подтянули поближе и быстро замесили ботинками на широких подошвах. Тут потолок в том месте, где его отпустили, накренился и задавил маму нашей хозяйки Елену Васильевну и маленькую собачку Сиси. Мы не выдержали тяжести и упали на живот. Я втянул голову в плечи, но успел услышать, как рядом хрустнула шея Кастета. Когда я пришел в себя, то обнаружил, что потолок прекратил падение. Он остановился на небольшом расстоянии от пола. Я крикнул, но никто не отозвался в ответ. Полная тишина, ни стона, ни дыхания. "Что ж, мне повезло больше других", - понял я. Довольный, попытался протиснуться вперед или назад, но... ничего не вышло. Я прочно застрял. Черт, ведь я - слишком толстый. Выхода нет. Точнее, есть один - ждать, пока похудею. Так и остался лежать на месте.
Комсомольское, 2000

ЛАНЬ
В ТОТ ДЕНЬ на наш подъезд поставили железную дверь. Но по ошибке такую, что открыть ее не могли ни жильцы, ни приходившие в гости. Тогда все стали пользоваться канатами. С каждого балкона свисал до земли канат. Канаты были одинаковой толщины, но разной длины. Дом наш стал напоминать джунгли из лиан.
Однажды, спускаясь по обыкновению в магазин, на одном из соседних канатов я заметил ее. Она улыбалась мне лучезарной улыбкой. "Лань, - подумал я тогда. - Лань, и этим все сказано". Ловким движением я оттолкнулся от стены и, освободив одну руку... вместе с ней очутился в квартире своего друга и соседа Сереги Пэрэсэтэ. Мы занялись любовью втроем. "Лань, - приговаривал Серега. - Лань". Нам было хорошо вместе. Потом мы убили ее. Когда мы разделывали ее тушу, то хором повторяли: "Лань, йо, настоящая лань". Нам так и не понадобилось ее имя. Мы ели ее, обгладывая косточки, облизывая пальчики. Мясо было вкусное и нежное. "Как у лани", - сказал Серега.
Ножай-Юрт, 2000

МЯСО
НЕ ПОМНЮ, почему я заглянул в кастрюлю с заготовленным на утро шашлыком. Мясо было замариновано, смочено красным вином и терпеливо ждало своего часа. Я уже собирался снова закрыть кастрюлю крышкой, когда вдруг мое внимание приковало нечто странное в поведении шашлыка. Приглядевшись повнимательнее, я обнаружил, что мясо шевелится. Мясо было ярко-красным и живым. Оно хлюпало, всхлипывало и медленно двигалось по кругу. "Круг сансары", - почему-то подумал я.
"Как же так?" - удивился я. Как же оно выжило в столь экстремальных условиях? Ведь в воздухе так мало кислорода и так много углекислого газа. Одно дело человек - мясо уже испорченное, приспособившееся в результате мутации. Но это... Полная сатанама.
Что же, раз оно выжило, нужно помочь ему протянуть подольше. Дело происходило на даче. Я выбежал на участок, наломал палочек, нарвал листочков и начал подкармливать мясо. Всю ночь я просидел рядом с ним. Я кормил его, подбрасывая потихоньку то горсть палочек, то щепотку листочков, то дольку лимона. Я пел ему песенки и рассказывал сказки. К утру я устал и отрубился. Проснулся от странной звенящей тишины. Светало. Неприятное красное солнце назойливо заглядывало в кастрюлю. Надо было посмотреть и мне, но я боялся. Я уже знал ответ. Однако всегда есть надежда. Собравшись с силами, я надел черные очки и посмотрел внутрь. Мясо не двигалось. Оно было мертво. Умерло, йо, на рассвете.
Джаной-Ведено, 2000