... » Альманах ПГ » РАЗГОВОР » Постструктуралистский анархизм


ПОСТСТРУКТУРАЛИСТСКИЙ АНАРХИЗМ
Интервью с Тоддом Мэем

Постструктуралистский анархизм – это соединение анархизма и постструктуралистской философии (работ Фуко, Лиотара и Делеза). Что такого присуще обеим этим политическим философиям, что сделало возможным соединить их?

Основной связью между анархизмом и постструктурализмом Лиотара, Делеза и особенно Фуко мне кажется отрицание того, что есть какой-то центральный стержень, вокруг которого политические изменения могут или должны вращаться. Для Маркса политические изменения были предметом захвата средств производства; для либералов они лежат в области регулирования государства. Что анархисты отрицают (хотя бы в части своих трудов, части, которую я пытаюсь обрисовать) – это то, что есть одна точка опоры для изменений. Поскольку власть повсюду, необходимость политической рефлексии и критики тоже повсюду. Не только на уровне государства или экономики, но также на уровне сексуальности, расы, психологии, учебы и так далее. И так далее.

Что-то еще там осталось от анархизма?

Я верю, что да. Если я прав в своих приближениях, анархизм снабжает постструктурализм более общей концепцией, внутри которой можно применить методы его специального анализа. Эта концепция, разумеется, отличается от традиционной анархистской концепции. Нельзя сказать, что она не меняется постструктурализмом. Но эта новая концепция, которую я пытаюсь сартикулировать, будет новостью для большинства постструктуралистов, которые по-любому противятся идее более общей концепции.

Как мы можем примирить анархизм, который часто опирается на комплексные политические принципы (такие как анти-капиталистические/государственные установки), с постструктуралистской мыслью, которая видит власть больше как взаимосвязанную сеть, нежели систему, с которой нужно бороться?

Касательно идеи тотализирующих систем – это, конечно, тот случай, когда анархизм и на практике, и в теории нацелен на капитализм и государство. Моя книга – предположение, что мы не должны смотреть в эти две точки, если не хотим не видеть вездесущности действия власти. Если бы капитализм и государство были единственными виновниками, тогда устранение их само собой открыло бы нам утопическое общество. Но мы должны остерегаться таких простых решений. Один из уроков борьбы против расизма, женоненавистничества, предрассудков против геев и лесбиянок и т.д. – это то, что власть и угнетение не сводятся к простому месту или простому действию. Нам нужно понять, что власть действует не только на уровне государства и капитализма, но и через установки, которые руководят нашей жизнью.

В вашей книге политическая философия – это способ выражения «несоответствия между миром, каким он существует, и миром, каким он воображается». Когда несоответствия больше не существует, эта политическая философия отмирает, происходит ли это от того, что мир изменился или из-за того, что цели были выполнены. Вы приводите пример коммунистической революции, где, когда цели революции были достигнуты, политическая философия, которая описывала подобные изменения, вышла из употребления и поэтому, чтобы двигаться дальше, понадобилась новая политическая философия. Так что, политическая философия – это процесс, где мы постоянно переделываем наше видение мира и то, что мы хотим?

Идея, которую я пытаюсь высказать в книге, это то, что политическая философия мотивируется несоответствием между тем, каким, как люди думают, мир должен быть и каким они его находят. Зачем думать о политической философии, если нет проблемы, которую нужно решать? И эта проблема для политической философии в том, что мир далек от того каким, как полагают, он должен быть. Постоянный ли процесс политическая философия – это что-то, на что я не знаю, как отвечать. В принципе, я не вижу никакой причины, почему так должно быть, хотя, может оказаться, что это и так. Вопрос, является ли политическая философия процессом постоянного переделывания себя, привязан к вопросу о свойствах природы человека и свойствах социума, в котором он находится. Поскольку в книге я отрицаю, что можно что-либо интересное сказать о человеческой природе, то все низводится к социуму. Но кто знает, как изменятся социумы, и какие это поднимет вопросы?

Для постструктуралистского анархизма власть одновременно креативна и деструктивна. Напротив, исконное обоснование анархизмом его собственного существования – то, что люди по существу «хорошие», и это институции власти, которые «плохие», поэтому мы должны от них избавиться – характеризует всю власть как плохую. Как анархистское понятие власти меняется с добавкой постструктурализма?

В то время как у анархистов есть деление на две части: власть (плохая) против природы (хорошей), я провожу деление на четыре части: власть креативная/власть репрессивная и хорошая/плохая. Я не рассматриваю ни креативную власть как обязательно хорошую, ни репрессивную власть как обязательно плохую. Все это зависит от того, что было создано или подавлено. Этическая оценка не зависит от того, какой это тип власти. Поэтому так важно, чтобы была ясность в отношении какого-либо этического видения – момент, которым пренебрегают многие постструктуралистские мыслители. Но не получится решить этическую проблему, постулируя хорошую человеческую природу и затем говоря, что ей будет предоставлена возможность раскрыться. Есть слишком много доказательств против идеи хорошей сущности (или плохой сущности) человеческой природы, чтобы делать такие утверждения. Нужно не делать этических суждений о человеческой натуре, а вместо этого развивать социально обусловленные этические сети, внутри которых протекает наша жизнь.

Вы утверждаете, что мы «должны [в значительной мере] отказаться от идеи четкого разграничения между политической философией и политическими программами. Двигаясь от анализа к предложениям выступления, переходишь от философии к программированию». Большинство политических философий кажутся неспособными перейти к программированию и затем вернуться обратно. Напряжение между миром, какой существует, и какой мы воображаем, наиболее часто разрушается упрочением власти одной идеи или политической партии. Анархизм отстаивает прямую демократию или федерализм как гарантию, что такое не случится, но способна ли политическая философия пережить программирование?

Имейте в виду, что анархизм, который я пытаюсь вычленить из традиции, не рассматривает прямую демократию как ответ на все политические проблемы (иначе анархизм стал бы еще одной стратегической политической философией). При этом ваш вопрос сохраняется, поскольку интересно понять, что происходит с политической философией, когда осуществляется программирование. Конечно, кое-что остается от того взгляда, который я пытаюсь развить: это идея, что нам нужно постоянно исследовать властные взаимоотношения, которые зарождаются различными способами, и давать им точную этическую оценку; то есть, понимать, приемлемы они или нет. С точки зрения, которую я защищаю, поскольку мы никогда заранее не знаем, как работает власть, мы должны постоянно исследовать ее действие, для того чтобы видеть, куда она ведет и что создает; и мы должны постоянно задаваться этическим вопросом, находим ли мы это приемлемым.

Чья задача заниматься программированием?

Создавать программу, это, конечно, значит не быть философом… (Боже праведный, отгони такую мысль.) Я надеюсь, эту идею уже никто всерьез не рассматривает, даже философы. Единственный ответ на то, кто должен создавать программу или, как минимум, вносить вклад в ее создание, такой – это те, кого трогает текущая ситуация и предполагаемые изменения. Можно было бы сказать по-другому, «народ», но это вносит какие-то ограничения. Например, я мало чего могу сказать о том, как общество должно относиться к геям и лесбиянкам (к примеру, должны ли они быть признаны бракоспособными или должны отринуть понятие самой свадьбы?). Мне кажется, это их дело. Моя задача – поддержать их выбор.

Анархистское понятие власти описывает ее как что-то, что «скапливается в определенных точках и укрепляется по определенным линиям», и поэтому может поддаваться идее реформ, поскольку определенные реформы в определенных точках могут привести к революции. Есть ли место для революции в постструктуралистском анархизме?

Термин «революция» режет мне слух как не совсем корректный. Иногда он означает ниспровержение ключевой точки власти в обществе. Употребленный в этом смысле, термин «революция» подразумевает стратегическую политическую философию, поэтому, я думаю, лучше его избегать. Если вещи достаточно меняются в результате политического выступления, это и есть революция. Так, разница между реформой и революцией не должна быть исчерпана противопоставлением «простой реформы» и «настоящей революции». Вместо этого должна подниматься тема, насколько много изменений происходит, и насколько они глубоки. Я думаю, в действительности этот термин часто используется как баннер, как знак чьего-либо радикализма и непродуманный способ маркирования чьего-либо отличия от либерализма. В этом случае он заслоняет сам вопрос, который мы должны были бы задать: что нужно изменить и как это должно быть изменено? Когда мы задаем этот более конкретный вопрос (да, философ полагает, что определенный жаргон скрывает нашу способность видеть конкретное), тогда мы на правильном пути. Вопрос, революция ли это или просто реформа, отпадает.

Что такое ВТО для постструктуралистского анархизма?

ВТО кажется одной из этих организаций, где скапливается власть, где сплетаются различные методы, чтобы выстроить гнетущую конфигурацию власти. Я думаю, мы ошибаемся в отношении многих сторонников ВТО, когда мы описываем их в терминах конспирологической теории. Я подозреваю, что большинство из них искренне верят в то, что делают хорошие вещи, хотя это и не так. Как это объяснить? Мне кажется, мы должны глядеть на действия, в которые они вовлечены, и на последствия этих воздействий на других, и осознавать, что есть целый ряд пагубных эффектов, которые сторонники ВТО не смогли распознать. Таким, мне кажется, будет взгляд постструктуралистского анархиста на ВТО. Как активист, я согласен с последними демонстрациями, направленными на уничтожение ВТО и родственных угнетающих институций и на отмену выплат по кредитам стран Третьего мира. Конечно, все гораздо сложнее, но, на мой взгляд, у философии, хотя она и взаимодействует с программированием, нет такой задачи, как построение программирования.

Но поскольку действие все же привязано к ней, вы делаете предположения, как может действовать постструктуралистский анархизм. Это включает: экспериментирование, ситуативную свободу, валоризацию подчиненных дискурсов, и осознание интеллектуалом самого себя скорее как участника теоретической практики, нежели лидера. Можете рассказать мне, как вы и другие политически активные люди могут следовать этим принципам?

В Южной Каролине сложно заниматься какой-либо политикой. Просто чтобы обрисовать в общих чертах, вот как я живу по этим меркам: это касается моего отношения к геям и лесбиянкам (я был научным руководителем группы геев/лесбиянок в течение шести или семи лет); моего преподавания (в своих лекциях я пытаюсь отказаться от идеи данности человеческой природы, я экспериментирую с идеями лекций, я включаю отвергнутые работы, часто с политическими аспектами, в свою программу, я часто помещаю проблемы, с которыми мы сталкиваемся, в контекст, который я развил в книге); и моего отцовства (пытаюсь понять действия власти, касающиеся жизни и поведения моих детей, и предложить им альтернативу). Если бы я мог приблизиться к этой теме с позиции, допустим, кого-либо, живущего в городской части США, я бы отметил необходимость понимания и участия в борьбе против расизма, сексизма, ВТО, и т.д., и таких действий, что помогут понять взаимосвязь этой борьбы и угнетения, которое эта борьба пытается уничтожить, не пытаясь свести все это к простой формуле.

Многие анархисты ощущают необходимость создания общественной интеллектуальной культуры, и что университет все более не похож на место, которое способствует интеллектуальной свободе или развивает политическую мысль. Каков ваш опыт?

Я согласен, что университет сомнительный источник интеллектуальной культуры. Я верю, что сейчас сложно достичь истинной интеллектуальной культуры, поскольку с превращением Америки в большой магазин сама идея общественного пространства становится маргинальной. Некоторые говорят, что Интернет – это новое место для общественной культуры, но я сомневаюсь. Во-первых, необъятный размер Интернета делает сложнодостижимой интимность интеллектуальной культуры. Во-вторых, есть нечто типа совместного использования одного и того же пространства и времени в момент общения, что отметается Интернетом, и без чего характер взаимообмена становится слишком анонимным. Я не думаю, что Интернет бесполезен, но его способность заменить то, что мы потеряли, куда более ограничена, чем думают некоторые товарищи.

Вы можете ответить критикам, которые осуждают постструктуралистскую теорию (и в целом постмодернизм) как пример высоко специализированного, абстрактного и непонятного языка, который чужд большинству людей и не способствует мысли за пределами учебного заведения?

Признаю вину. Но это относится не только к постструктуралистам и постмодернистам. Это общая проблема гуманитарных наук и академической мысли. Мы больше говорим друг с другом, нежели с теми, кто снаружи нашего ближайшего круга. На то есть ряд причин: сложность публикаций, история анти-интеллектуализма в США, и т.д. Но мы также вносим свой вклад, перенимая этот жаргон. Я пытался избегать этого жаргона, насколько возможно, и надеюсь, что моя анархистская книжка, хотя и сложна, но не перегружена жаргоном. Но то, что вы отметили, это проблема для всех ученых, которая служит только тому, чтобы маргинализовать нас дальше.

Учитывая, что «знание, как и другие объекты, это предмет борьбы и господства» и современные публикуйся или погибни/тенденции к анализу себестоимости в университетах, как может постструктурализм избежать превращения просто в еще один товар?

Большая часть постструктуралистского дискурса выглядит, конечно, как и любой другой академический дискурс, в котором текущая академическая система идей воспроизводится по консьюмеристской модели затрат-выгод, доминирующей сейчас в академическом мире. Я думаю, что изменения приходят не только через сами идеи, но и благодаря ученым, которые их распространяют. Мне кажется, настоящий вопрос – это оживят ли люди эти идеи или будут просто считать их идеями.

Перевел Ильяс Фалькаев